1. ЧАСТЬ I

2. ЧАСТЬ II

3. ЧАСТЬ III

4. ЧАСТЬ IV

III

Толкая встречных локтем и плечом,
В толпе догнал он старого врача.
«Я рад вас видеть, доктор!
Может быть,
Вы помните, как вас в Термез я вез?
Я, доктор, вам опять готов служить
Своим конем и парою колес».
«Благодарю! Я помню, дорогой,
После поездки на твоей арбе
Я клятву дал...
После поездки той
Я уши был готов надрать себе.
И как ты нам не поломал костей?..
Нет, братец мой!
Ты на арбе своей
Вози хоть камни или кирпичи,
Вози дрова, но только не людей!»
Ушел Иван Кузьмич.
Добряк не знал,
Как этой шуткой больно ранил он
Простое сердце.
Долго тот стоял,
Потоком горьких мыслей оглушен.
Потом весь день, печален и угрюм,
Сидел в углу безлюдной чайханы.
И много давних, нерешенных дум
Вставало из душевной глубины:
«...Коня продать? Арбу отдать на слом?
Как это может в голову прийти?..»
Нет, он своим гордится ремеслом,
Еще он будет нужен и в чести!
Он утешал себя: «Не в том беда...
Еще страна моей работы ждет.
В пустыни, в горы двинусь я — туда,
Где ни одна машина не пройдет.
Но только стала поперек пути
Мне эта девушка...
И вижу я,
Что от нее теперь мне не уйти,
Что у нее в руках судьба моя.
Я кончик нити жизни потерял.
Да если б я на свадьбу не попал
В тот вечер и не встретил бы Садаф,
Я, кажется, и горя бы не знал!
А может, нет у ней ко мне любви
И дела нет ей до судьбы моей?
Да и разъезды частые мои
Едва ли по сердцу придутся ей!..»
Хасан ни в чем Садаф не обвинял,
Себя скорее склонен был винить:
При встречах с ней смущенно он молчал,
О чувствах не умел он говорить.
Он до сих пор ей так и не сказал
Заветных слов:
«Ведь я тебя люблю...
Я — дичь твоя, я в твой силок попал,
Оставь хотя б надежду мне, молю!»
Хасан поднялся на закате дня
С желаньем новым — счастья попытать.
Бубенчики повесил на коня
И поскакал любимую.искать.
Нашел он дом возлюбленной своей,
Остановил коня у дверцы в сад.
Встал на седло и через стену к ней,
Рукой листву раздвинув, бросил взгляд.
В своем саду Садаф была одна.
Не слыша, видно, шороха листвы,
Какой-то книгою поглощена,
Она не повернула головы.
Решился, руку протянул к кольцу
И постучался. Быстро отперла,
И встала перед ним, лицом к лицу,
И спрашивала взглядом, и ждала.
В лице сменялись бледность и багрец,
Прерывисто ее дышала грудь.
«Пожалуйста,— в смущенье наконец,
— Входи,— она сказала,— гостем будь!»
А ей хотелось крикнуть: «Неужель
Не чувствовал ты, как я жду тебя?
Ведь столько лет, не дней и не недель,
Без сна, без слов, всегда зову тебя?..
Я гасну, милый, я устала ждать,
Надолго ль хватит сердца моего?
Оно сгорит!..» — хотелось ей сказать,
Но только не сказала ничего.
Хасан сурово начал разговор:
«Ты будешь все равно моей женой;
Зачем откладывать?
Хоть до сих пор,
Я знаю, ты смеялась надо мной.
Я уезжаю в дальние края.
Наверно, больше не вернусь сюда...
Аробщик я, Хасан-лошадник я,
Не брошу это дело никогда.
Я за тобой пришел.
Со мной пойдем!
А дом, ты спросишь, где?
Арба — наш дом!
Куда, как птицы, мы ни залетим
— И степь и горы будут нам гнездом!»
С улыбкою, склонив в поклоне стан,
Садаф ответила:
«Я польщена! Благодарю за честь, о Хасан-джан,
Но все-таки подумать я должна!
Нет. Я поехать не могу с тобой!
Ведь я учусь, ака! '
Но ты глядишь
Так мрачно, будто старою арбой
Ты больше, чем любовью, дорожишь?
А ты останься здесь...
Иди учись!
Ты станешь только лучше оттого...
Да и ко мне получше присмотрись,
Добейся уваженья моего!»
«Так не поедешь ты?»
— «Покамест нет!»
Смеясь, ему ответила Садаф.
Хасана поразил ее ответ.
Он прочь пошел, ни слова не сказав.
Садаф готова кинуться была
За ним, но искрою потухла вдруг...
Хотела крикнуть вслед — и не могла,
Стояла, книгу выронив из рук.
* * *
Торжественно светает...
Как же здесь,
В Сталинабаде, утра хороши!
Из-за холмов, как радостная весть,
Весенняя заря встает в тиши.
Чинар, акаций, тополей листы,
Умытые росою, шелестят.
В прозрачном океане высоты
На север птицы вольные летят.
Фонтаны плещут, и, лаская взгляд,
Цветы коврами яркими горят.
Шумящие потоки горных вод,
Как пояса, объемлют город-сад.
Далеко оглашается простор Гудком.
За ним еще один, другой
— Поют, сливаются в могучий хор
Промышленности нашей молодой.
Быть может, сладко в этот ранний час
Уснул ученый, утомлен трудом,
Или собрат мой, не смыкавший глаз,
Встречает день за письменным столом.
В рассветный час по улице пустой
Хасан своей арбой загромыхал.
В бубенчиках и лентах конь рысцой
Бежал, соловой гривою махал.
Вот уличка Садаф, и дом, и дверь.
Увидит он ее когда-нибудь
Или навек расстался с ней теперь? ...
Он в сторону Куляба держит путь.
Хасан уехал.
Горем грудь полна.
Вновь в целом мире он один с конем.
Садаф, Садаф...
Смягчится ли она,
И вспомнит ли, и спросит ли о нем?
Арба кокандская, породист конь,
На нем аробщик опытный сидит,
Поклажи нет, но ехать далеко,
Глухие горы встали впереди.
Никто его не спрашивал нигде:
Мол, арбакегн, куда же ты спешишь?
Где будешь ночевать, где встретишь день
Что мучишься? Зачем коня томишь?
А он не говорил, что труден путь,
Ущелье перед ним или река...
Стоят утесы в облаках по грудь.
Безлюдно.
Остановка далека.
Лишь из упрямства делал вид Хасан,
Что незнакомый край ему пустяк,
Но над судьбой его висел туман,
Как будто он у дивов был в гостях.
Кулябские дороги первый год
Хвалил он сам себе.
Но для коня Трудней был каждый новый переход,
Хоть не жалел хозяин ячменя.
Не знавший утомленья никогда,
Сам наконец он начал уставать,
И конь его хваленый исхудал,
Стальные стер подковы, стал хромать.
То остановятся в полугоре,
А то, колеса в глине завязив,
В мечтах о теплом крове и дворе,
В степи ночуют, под дождем, в грязи.
День ото дня от трудности пути
Хасанова склонялась голова.
И он теперь молчал — всегда почти,
Такой, бывало, щедрый на слова...
Аробщик видел на пути своем
Громады гор, движенье облаков,
Кипенье рек, взывающих, как гром,
И грозное величье ледников.
Он слушал, проезжая по холмам,
В ущельях ярких птичий перезвон
И распрягал коня по вечерам,
Немолчным гулом вод заворожен.
Бежали тучки, и, лаская взор,
Ползла их тень по глыбам крутизны.
Земля и небо в этом царстве гор
Сияли, словно свежий лик весны.
И зелень под напором ветерка
Волной струилась в лунном серебре,
И тень газели в чаще тростника
Скользила к водопою на заре.
Все тот же это древний горный мир
Бездонных пропастей, свирепых скал,
Где на высотах грозы правят пир,
Грозят землетрясенье и обвал.
Веками, словно узник, обитал
Народ отцов в объятьях этих гор
И с тайною надеждою мечтал
Освободиться, выйти на простор.
То, словно пламя, разгорался он,
Вскипал и на тиранов восставал,
Столетия сопротивлялся он
И жизнь в борьбе суровой отстоял.
Теперь же здесь и небо и земля
Покорствуют народу моему,
И, с человеком труд его деля,
Машины служат мощные ему.
То через неприступные хребты
Уверенно, как птица, он летит,
То взглядом фар горя из темноты,
В машине по ущелью он спешит,
В неведомые миру кишлаки
Проложен путь для книг и для газет,
И в самые глухие уголки
Несет культура животворный свет.
...Куляб гористый бросив, повернул
Поводья лошади Хасан на юг.
Могучий Пяндж его к себе тянул
Со степью, зеленеющей вокруг.
Не обращая головы назад,
Хасан проделал скоро путь большой.
Он гнал арбу с востока на закат,
В тревоге смутной, с жаждущей душой.
Тонули горы в дымке голубой.
Вставал над Пянджем утренний туман.
И вот уже границу пред собой
Увидел и опомнился Хасан.
Он стал на отдых во «Дворце луны»,
Был перекресток сонных улиц тих.
За ним, под кровом пыльной тишины,
Виднелся ряд лавчонок небольших.
Пузатый скупщик, спекулянт мучной,
Стоял и глаз с Хасана не сводил;
Усы разгладив, крашенные хной,
Его к себе он пальцем поманил.
В смущенье подошел к нему Хасан.
Сказал торгаш: «Свези мне со двора Муку на торг.
Сегодня стоит ман,
Как десять манов стоили вчера.
Муки в продаже мало, а людей Голодных много.
Едем поскорей! И весь расход базарный и доход
Сегодня будут выручкой моей!»
Шел первой пятилетки третий год,
Когда в пылу борьбы, в поту трудов
Свой славный путь отстаивал народ
От тысяч наседающих врагов.
Повсюду поражение терпя,
Еще надеялся на что-то враг;
И, волчьи зубы в ярости сцепя,
Он выжидал и прятался во мрак.
Скупали хлеб базарные дельцы
И ловко наживались на муке,
Увертываясь, пряча там концы,
Где не достать карающей руке.
К такому-то пролазе, кулаку,
Пошел служить скиталец наш Хасан.
Он у амбара погрузил муку,
А на мешки залез «хозяин» сам.
На грузе хлеба гордо восседал
Бесстыжий вор народного добра,
Прикидывал барыш и вслух считал
На пальцах, сколько выручил вчера.
«Откуда ты? Не грех спросить, мой свет.
Видать, недавно прибыл в округ наш?»
«Я из Гиссара»,— получил ответ
Лукавый любознательный торгаш.
«В Гиссаре, вижу я, твои дела
Едва ли были очень хороши...
И здесь теперь такая жизнь пошла,
Что я тебя жалею от души!
Ведь одинаково кричит петух
По всей стране, куда ни поезжай.
Подумай-ка о будущем!
И дух Печалью прошлого не возмущай!
Да, если стать бы посохом ты мог
В надежных, например в моих, руках,
Всю жизнь свою потом — свидетель бог!
— Спокойно жил бы ты, как падишах.
Вот Пяндж-река близка!..
Как ночь и день,
Здесь жизнь и там, за этою рекой.
Там бай, как прежде,— бай. Как божья
тень, Там шах над человеческой судьбой.
Да, кстати, я спросить тебя хотел:
«Ты можешь плавать, если бы пришлось?»
Хасан лицом от гнева потемнел.
Все, что терпел он, бурно прорвалось.
Он вспомнил детство рабское свое,
Жестокость бая, нищую семью,
Голодное, холодное житье,
Отца и мать несчастную свою...
Когда б не новый, справедливый строй,
Он не имел бы лошади с арбой.
И жизнь его прошла б как горький дым,
И был бы светлый мир ему тюрьмой.
Его высоко нагруженный воз
Стал вдруг ареной яростной борьбы.
Хватил он спекулянта, чем пришлось,
И на землю спихнул его с арбы.
Он сбросил на него мешки с мукой
И плюнул.
И пришел в себя потом.
«Дворец луны» объехав стороной,
Погнал коня неезженым путем...
На двухколесной древности своей
Он степи знойные пересекал.
Качаясь на коне среди степей,
О многом по дороге размышлял...
И к Вахту он приехал прямиком.
Аробщика работа не страшит.
В народной стройке там своим трудом
Участье принял он от всей души.
Долина Вахша!
Дел различных здесь
Побольше, чем на голове волос.
Построить в срок — одна забота здесь.
По горло дела и ему нашлось.
Рытьем канала занят здесь народ,
Чтоб волны Вахша в степь скорей пришли.
Колхозы новые полны забот
— Побольше под посев поднять земли.
Растут повсюду школы в том краю,
Коровники, загоны, закрома...
Везде рядами ровными встают
Жилые для колхозников дома.
Дороги Вахша, вахшские ветра
Наслушались, как распевал Хасан.
Садилась и смотрела детвора,
Как приезжал и уезжал Хасан.
Всех раньше по утрам, до петухов,
Уже в оглоблях конь соловый ржал.
Скрипя колесами, среди садов
Хасан-аробщик важно проезжал.
Он тем был счастлив, что вокруг него
Вдоль всей дороги тянутся сады,
Где гроздья блещут, скрытые листвой,
Где золотятся спелые плоды.
Густые листья тутовых дерев
Сверкающего шелка нить дарят.
От белых коконов — от их даров
Растет дехкан достаток во сто крат.
Под осень на полях богатств не счесть,
Пером не описать их красоты.
Горами драгоценный хлопок здесь
Лежит, белеет, сложенный в бунты.
Колхозные поля и кишлаки
С восторгом наш Хасан обозревал
И по равнине к берегу реки
Арбу нагруженную направлял.
О многом думал он...
Вдруг позади Раздался голос:
«Эй! Лробщик, стой!
К тебе я с важным делом!
Погоди!
Я захромал, гоняясь за тобой!»
В поту, с тяжелой сумкой на плечах,
Догнал Хасана сельский почтальон.
День жаркий был, работа горяча,
Убегался, как видно, за день он.
«Ты не Хасан ли будешь?»
«Я — Хасан...:
«Письмо тебе из города пришло.
Да ведь тебя не сыщет дьявол сам,
Ты все кочуешь из села в село.
Не то что постоянного жилья,
Ночлега даже не имеешь ты.
Тебя, бродяга, чуть не проклял я,
Пока искал с утра до темноты!
Ну? Думаю, доставить не судьба...
Вдруг вижу я: качается, ползет
Расшатанная, старая арба.
Ага! — решил я.— Вот он самый тот!»
Когда слова такие услыхал,
Хасан смутился страшно и сказал:
«А что там пишут нового в письме?
Откуда послано и кто послал?»
«Подписано: Садаф — на вот, смотри!
Возьми письмо и приложи к глазам.
Благодари меня, благодари!
А что там пишут — прочитаешь сам».
Как грамоту на право жизни, взяв
Письмо и не ответив ничего,
Хасан поехал.
Об одной Садаф
Теперь опять все помыслы его.
За буквой букву он письмо читал,
А что в нем сказано — не понимал,
И вслух за малограмотность свою
Себя он беспощадно упрекал.
Кого ж попросит он письмо прочесть?
Что человек чужой в письме прочтет?
Привет ли в нем, счастливая ли весть?
Или Садаф ему насмешку шлет?
Но как бы ни было, ответит он,
Письмо напишет с просьбою простить
И что ее одну на свете он
И любит, и не может позабыть.
На повороте появились вдруг
Две мчащихся машины легковых.
С гурьбой ноющих, радостных подруг
Жених с невестой ехали на них.
Машинами, и пеньем, и гудком
Напуганный,
Хасанов чинный конь
Шарахнулся и, оборвав гужи,
В арык свалился вместе с седоком.
Как гнев Хасана опишу я здесь?
Он встал, браня несчастного коня:
«Мильонной доли ты не стоишь весь
Тобою съеденного ячменя!
Вставай, несчастный!
На себя взгляни!

1   2   3   4