1. ЧАСТЬ I

2. ЧАСТЬ II

3. ЧАСТЬ III

4. ЧАСТЬ IV

I

«Эй, расступись!
                       Посторонись, народ!
Лепешечник, побереги бока.
А ну, варзобец на вязанке дров,
Прочь убери с дороги ишака!»
Вот так, на весь базар крича с коня,
Надменно возвышаясь над толпой,
Прохожих на две стороны тесня,
Хасан загромыхал своей арбой.
Он ехал мимо чайных и ларьков
По жидкой грязи уличек кривых.
Дымился на лотках горячий плов,
Жестянщики гремели в мастерских.
С реки возил он камень день за днем,
Где — обносить оградами сады,
Где — улицу мостить, где — ставить до:
И для другой строительной нужды.
Арба кокандская, породист конь,
Бубенчики на шее у коня...
Уж очень наш аробщик гром и звон
Любил в разгаре трудового дня.
В ту пору наш далекий Душанбе
Был местом малолюдным и глухим,
Но уж повеяла в его судьбе
Большая жизнь дыханием своим.

Еще неволи многовековой
На всем читались горькие следы.
Кругом — пустыня, исступленный зной
Сжигал поля, лишенные воды.
Л милосердную давали тень
Столетние чинары кое-где,
Их полусонный шелест в жаркий день
Напоминал о льющейся воде...
В суровое то время человек
Спокойного мгновения не знал,
Ни днем, ни ночью не смыкая век,
Он от тревог забвения не знал.
Еще врагу не вырвали когтей —
Чем обреченней был он, тем лютей.
Еще в мечетях голос темных сил
Лгал и обманывал простых людей.
Но коммунисты правили страной,
С оружием в руках, с пером в руках,
В заботах о судьбе земли родной
И о рабах вчерашних — бедняках,
Горя желаньем нищую страну
Цветущей сделать, повести вперед,
Томящийся у темноты в плену
Освободить измученный народ.
Я рос в детдоме. Много нас тогда
Там было — обездоленных ребят.
Из нас — сирот таджикских — в те года
Был создан первый пионеротряд.
И власть Советов вырастила нас,
Великое грядущее творя...
В то время имя «Ленин» в первый раз
Прочли мы на страницах букваря.
Впервые в том детдоме прозвенел
В стране таджиков пионерский горн,
И прозвучал впервые, в тишине,
Наш барабан на склонах ближних гор.
Мы полюбили с отроческих лет
Столицу нашу — старый Дюшамбе.
Руками, кровью с юношеских лет
Участвовали мы в ее судьбе.
...Мы выводили город на простор
Из грязи, из развалин, из земли.
Мы каждый для жилья пригодный двор
Трудом своим в порядок привели.
И где дворцы красуются сейчас,
Там камень первый заложили мы
С тех дней, как партия учила нас,
Сил не щадя, стране служили мы.
И — безымянное — из темноты
Селенье подымалось к бытию,
Бросая зерна первые мечты
На почву истощенную свою.
* * *
...Из уличек, где лица сумрак стер,
Донесся топот, ржанье лошадей.
В сырых потемках огласился двор
Тележным скрипом, криками людей.
Кончались дни последних холодов.
Лил ливень, мокрый снег валил валом,
Казалось, стены глиняных домов
Размокли и разбухли под дождем.
В густой грязи, текущей как поток,
Ослы тонули. День от стужи дрог.
И люди навзничь падали, скользя,
В арыки на обочинах дорог.
Колеса арб огромных к облакам
Кидали комья грязи. Эта грязь
В своем паденье на спины коням,
На плечи норовила нам попасть.
Хасан последним на арбе своей
Подъехал к караван-сараю, злой.
«Эй, где хозяин?
Ячменя скорей Давай коню!»
«Несу, мой дорогой!»
«Что за несчастный день!
И человек
И конь чуть живы...
Ноги не идут!
С рассвета до ночи все дождь да нег
Заладили и не перестают!..»
Аробщиков усталых болтовня
Заметно оживлялась у костра.
И озарялись в отблесках огня
Столбы навеса в глубине двора.
И вот уже забулькал, зашипел
Большой кувшин чугунный на углях,
И чувства ободрил, и кровь согрел
Зеленый чай в широких пиалах.
Щипал глаза раскуренный чилим
Хасану, молча севшему в углу.
Старик аробщик, разливавший им,
Дымящуюся подал пиалу.
И, поднеся, сказал с улыбкой:
«Пей
Во здравье, одинокая душа!
От мира ты далек и от людей...
Жизнь в одиночку, видно, хороша?
Ты, парень, все же отличать учись Врага от друга.
А зазнайство брось!
Будь человеком ты, за нас держись,
Не то пойдешь по жизни вкривь и вкос
Мы тоже ведь аробщики,
а вот Живем, как братья,
в дружбе... оттого,-
Ты помни! — если черный день придет,
Мы — как один, мы — все за одного.
Работа всем найдется, братец мой,
А друга во сто раз найти трудней,
Живи, как мы живем,— одной судьбой!
Пора бы стать, сыночек, поумней!»
Другой, куривший лежа у костра,
Сказал: «Пустая речь у вас зашла!
Ты от него, отец, не жди добра,
А разговор напрасный — груз осла.
«Теленок за коровой сам бежит»
— Пословица хорошая...
А он — Молокосос — на нас и не глядит!..
Не видел горя, жизнью не учен!
Решил, видать,— по малому уму,
— Что хватит только двух его колес
На весь Гиссар.
И кажется ему,
Что роза он поверх корзины роз!
Эй, паренек, опомнись!
Вынь скорей Надменности затычку из ушей!
Подумай, чтоб не каяться потом,
Пока не поздно, слушайся друзей!»
«Пока не поздно, ты свой рот закрой,
— Сказал Хасан.
— Меня ты не порочь!
Что сделал я?
Хлеб, что ли, отнял твой
Или сказал твоей собаке: «Прочь»?
Своим умом, без помощи твоей
Сам обойдусь я на своем веку.
А конь мой — всем бы вам таких коне!
Какого бог послал мне, бедняку!
Средь ваших кляч — по силе и красе
— Нет пары для красавца моего!
Да ваши лошади не стоят все
Копыта благородного его!»
Хасан, чекмень закинув на плечо,
Сказал: «Уходит время, поздний час...
А если спор затянется еще,
Что проку для меня, да и для вас?»
Просторный, новый караван-сарай
Я помню под густой листвой чинар.
Скрипя, въезжают в глубину двора
И выезжают вереницы арб...
Дорог железных не было тогда;
На всех путях служила нам арба.
С арбой была в те трудные года
Всего Гиссара связана судьба.
Высоко чтилось имя «арбакеш»
В горах, в долинах — у простых людей.
Вот почему неповторимо свеж
Хасана облик в памяти моей.
«Хасан-лошадник»,«Смерть плохих дорог»
В далеких селах прозвали его
За то, что он с арбой проехать мог
Везде, не устрашаясь ничего.
Неделями и месяцами он,
Извозом занятый, в отлучке был.
То возвращался, солью нагружен,
То керосин и спички привозил.
Ни стужи, ни гармсиля ' никогда
Он не боялся.
«С бурями в борьбе
— Мужчина, будь мужчиною всегда!
Крепись, брат!» —
говорил он сам себе.
Край тюбетейки загнут для красы,
Платком затянут юношеский стан.
Хоть не пробились у него усы,
Мужчиною себя считал Хасан.
Носил он в сердце гордость, что конем,
Как ветер быстрым, обладает он,
Что, сам хозяин, на коне таком
На золотистом разъезжает он.
Он думал — ни одна земная тварь
С его конем сравниться б не могла,
А перегнать арбу его — едва ль
Посильная задача для орла.
«Как встану на свои оглобли я,
Да крикну, да помчусь во весь опор
— Мой богатырский конь, арба моя
Раздвинут тесные объятья гор!»
Когда ж хлестал по крупу сгоряча
Коня, что с ним объехал всю страну,
Ему казалось, будто невзначай
Кощунственно ударил он луну.
Конь масти золотой, арба — как дом,
Простой чекмень суконный на плечах
-Вот все его богатство, все при нем:
Он сам да «голова о двух ушах».
Но, выбрав одинокую судьбу,
По свадьбам все же он ходить любил.
Степенно, усадивши на арбу,
Он молодых невест возить любил.
И свадебный мужской запев большой,
И пожеланья с шуткою живой,
И расстиланье под ноги платков —
Все это наш Хасан любил душой.
Обряд, когда невесту средь двора
Обводят на коне вокруг костра...
Конфеты и монеты он любил
В веселой свалке собирать с ковра.
И вот однажды был он приглашен
На свадьбу.
Побывать в гостях не прочь,
По-праздничному нарядился он
И до утра пропировал всю ночь.
В дом жениха невесту вез Хасан,
На хомуте звенели бубенцы,
Когда во двор, донельзя гордый сам,
Копя невесты ввел он под уздцы.
Едва шагнул он на широкий двор —
Все оживилось. Запылал костер,
И праздник крылья пестрые свои
Под звездным небом шумно распростер.
И радостно приветствовал потом
Он жениха с невестой за столом.
Своим проворством, живостью своей
Аробщик всех очаровал кругом.
На славу праздник был.
Шел пир горой.
Гремя и не смолкая до зари,
Гуденьем бубна, пеньем и игрой
Окрестность оглашая до зари.
Плясали юноши, стройны, легки,
Кружились девушки, как мотыльки...
В такую ночь как сердце не отдать
Одной из них, зароку вопреки?
Да, именно с веселой ночи той
Мой арбакеш и потерял покой!
Навек его очаровал напев
И взгляд Садаф — плясуньи молодой.
Она за ним следила из угла,
Бросала взгляд ему, как в танце шла.
И не о нем ли спорила, смеясь,
С подругами, беспечно весела?
И уж на свадебное торжество
Хасан глядел, унынием томим,
Погасла радость в нем; и взгляд его
Печально обращался к молодым.
Красавицы Садаф лукавый взор
Бедняге в глубину души запал.
И вот случилось так, что с этих пор
— Увы! — его душевный мир пропал.
Хасан — любитель свадеб и пиров
— На свой ночлег явился белым днем Рассеянный...
Хоть с виду и суров, Но в мыслях и смятенье и разгром.
* * *
В те годы знанья стали нам нужны,
Как хлеб, как воздух.
Наш великий друг родная партия — сынам страны
Дверь широко открыла в храм наук.
И мне, с моим товарищем вдвоем,
Вручили вскоре важный документ.
Сбылась мечта заветная —обком
Нас на учебу посылал в Ташкент.
К Хасану обратились мы тогда,
Чтоб до Термеза нас в арбе довез,
Доставил невредимыми туда,
Где ходит легендарный паровоз.
С полудня до заката занят был
Весь этот день Хасан конем своим.
Помыл, почистил, трижды покормил
Душистым клевером и ячменем.
Хасан, не отходя в теченье дня,
Любовно холил, снаряжал коня.
А все свои насущные дела
Он справил уж потом, повременя.
Когда к арбе мы под вечер сошлись,
Мы встретили Ивана Кузьмича,
Гиссару посвятившего всю жизнь,
Приветливого старого врача.
Что там нашлось — солома и трава,
— Ему помягче постелили мы,
И старенького доктора сперва
В повозку нашу посадили мы.
Беседуя, уселись мы втроем,
Лишь начал день за горы западать.
Нам предстояло на пути своем
Коня прославленного испытать...
И вот — по холодку, в вечерний час
— Мы тронулись в дорогу на арбе.
Услышав бубенцы, взглянуть на нас
На кровли вышли люди в Дюшамбе.
И на Хасана девушка одна
В упор глядела с крыши земляной,
Казалось, целиком поглощена
Своей какой-то мыслью озорной.
И бросила, проворна и быстра,
Цветок в лицо Хасану. Изумлен,
В седле своем всем телом, как гора,
Под нежной розой покачнулся он.
Через плечо на крышу поглядел,
Вздохнув: «Все это с ночи той пошло!..
Я вот что вам, друзья, сказать хотел,
Что женщины для нас — большое зло!»
* * *
О, ночи летние в стране родной,
Идущие на смену знойным дням!
Легко дышать прохладою ночной,
Легко дышать и людям и коням.
Повеет, легким ветром донесен,
Цветов степных и горных аромат.
В траве, в кустах звенит со всех сторон,
Не молкнет стрекотание цикад.
Листва вздыхала мирно в полусне.
Мы ехали. Иван Кузьмич дремал.
Скрипела по дороге в тишине
Арба Хасана. Мерно конь шагал.
Мы по ущельям ехали глухим,
По камышовым зарослям густым,
По руслам резвых, неглубоких рек,
По склонам, каменистым и крутым.
Вставала за горой гора из тьмы,
Там за рекой еще река текла,
За рядом ряд горбатились холмы,
Дорога вверх и вниз, петляя, шла.
Река Варзоб осталась за спиной,
И Харангон-гора ушла из глаз...
Вот призраком белесым под луной
В Гиссаре древнем крепость поднялась.
Мы помним время: рухнул древний гнет
Из этих стен удрал последний бек.
В то утро знамя красное народ
Над входом в крепость водрузил навек
Я помню время: и в моей судьбе
В ту пору совершился перелом.
Один из Каратага в Дюшамбе
Дорогой пыльной брел я босиком...
Дремал Иван Кузьмич.
Мы в этот миг
Наехали на камень колесом.
И, вздрогнув, с укоризною старик
На арбакеша заворчал сквозь сон.
Потом сказал:
«Вот он, Гиссар, друзья,
Болота, малярийные места...
Я здесь лет сорок.
Насмотрелся я,
Как при царе страдала беднота!
Пендинка, малярия, паппатач...
Медикаментов нет.
Хоть сядь и плачь.
Но не сдаешься, едешь в кишлаки.
А ты один на всю округу врач!..
Ну, а теперь дела пойдут на лад:
Вот еду я в Москву! Везу доклад!
Уверен: будут средства для больниц,
Врачи придут, как армия солдат!
Объявлен малярии смертный бой;
Мы истребим ее последний след!..
Да, юноши, страны своей родной
Вам не узнать через десяток лет!»
С ладони под язык стряхнувши нас,
Хасан — чу-чу! — на лошадь закричал.
С плохой дороги не сводил он глаз,
Зато и ни минуты не молчал.
То что-то под нос сам себе бубнил,
То притчи нам смешные говорил,
А то взволнованно и громко пел
Или коня восторженно хвалил.
Сказал: «Вот этот конь мой — не простой!
Он ласковый товарищ, верный друг.
Помощник с ним не надобен другой,
Когда беда тебя настигнет вдруг.
А масть какая — золото! Огонь!
Такой породы конь лишь у меня
Один остался...
Происходит он
От Рахша, от Рустамова коня.
Когда я жил у бая батраком,
Он, этот конь, был малым сосунком.
Я выходил его, взрастил, вскормил,
Пока не стал он чудо-скакуном.
И лучшие наездники у нас
Конем моим мечтали завладеть.
И на такие хитрости подчас
Пускались, что дай бог не проглядеть... -
Но вздумал как-то мой хозяин — бай
В подарок басмачу отдать коня.
От этой черной вести через край
Перелилось терпенье у меня.
Тайком я ночью на коня вскочил.
Й конь помчал меня, могуч и яр...
Я, веря в счастье, повод опустил
И на рассвете прискакал в Гиссар.
Так рассчитался я с ростовщиком!..
С тех пор не расстаемся мы с конем.
Мы занимаемся уж пятый год
Извозом — благородным ремеслом».

1   2   3   4