Не помню я, осиротевший рано,
Обличия земного твоего,
Ни цвета глаз, ни очертаний стана,
Ни грусти, ни улыбки – ничего.

Твой след ищу, как в мареве тумана,
А где найти – не ведаю того.

Черты твои какими в жизни были?
Об этом я расспрашивал старух,
И камень на кладбищенской могиле,
Листву, и травы, обратив к ним слух.

Мне старица рекла, что ты имела
С лепешкой смуглой схожее лицо,
Что родинка у края губ темнела
И гибок стан был, словно деревцо.

Поведала другая из крестьянок:
– Мы дважды в день коров доили с ней.
– Ко мне она являлась спозаранок
Умыть лицо, – пролепетал ручей.

Гора сказала: – С облаком бок о бок
Мой склон не раз мотыжила она.
– Носила платье,
    – похвалился хлопок, –
Из моего простого волокна.
Вздохнул репей:
    – Жестоких ран немало
Её ногам я наносил в траве.
Пропел родник:
    – Шла по воду, бывало,
Она, держа кувшин на голове.

Призналась туча:
    – Солоней, я помню,
Всех слёз моих была её слеза.
И молвил гром:
    – Она пугалась молний,
В грозу боялась поднимать глаза.

Перед двумя властителями духа,
Чьи имена адат и шариат,
Была ты, мать, как пригорошня пуха,
Беспомощна всю жизнь свою подряд.

И прятала лицо в платок узорный,
И пред муллою твой немел язык.
Увенчанный стихом, нерукотворный,
Тебе я в сердце памятник воздвиг.

Поток реки, подобной сабле голой,
И отчего гнезда любую пядь,
И флаг тюльпану огненный над школой
Люблю, как ты мне завещала, мать.

Пусть голос твой, преодолев забвенье,
В моей строке звучит, пока живу.
Вновь пожилую женщину селенья
Я матерью при встрече назову.

1966